Астафьев людочка год написания. Астафьев виктор петрович

В журнале "Новый мир", в сентябрьском номере за 1989 год, опубликовал свой рассказ Астафьев ("Людочка"). Анализ этого произведения - тема данной статьи. Фото автора представлено ниже.

Проблематика рассказа

Рассказ этот - о молодежи, однако в героях, которых создал Астафьев, молодости нет. Все они - страдающие где-то глубоко в себе и шатающиеся по свету. Эти изношенные тени бросают на души читателей свои мрачные ощущения. В особенности в героях Астафьева поражает одиночество, которое в произведении неизменное и жуткое. Из этого круга стремится вырваться главная героиня рассказа "Людочка" (Астафьев). Проблематика произведения заключается в столкновении между внутренним и внешним миром. Можно заметить, что уже первые строчки рассказа, в которых героиня произведения сравнивается с примороженной вялой травой, наводят на мысль о том, что она, подобно этой траве, к жизни не способна.

Отношение родителей к Людочке

Отношение родителей к Людочке - важный момент, на котором следует остановиться, проводя анализ. Астафьев ("Людочка") рисует взаимоотношения главной героини с родителями далеко не идеальными. Людочка уезжает из дома, в котором прошло ее детство. В нем остаются тоже одинокие, чужие ей люди. Мать девушки уже давно свыклась с устройством собственной жизни. А отчим относился к главной героине равнодушно. Астафьев отмечает, что они просто жили в одном доме, да и только. Девушка ощущала себя чужой среди людей.

Проблема душевного одиночества

Наше общество больно, это ясно сегодня всем. Но чтобы выбрать правильное лечение, нужно поставить верный диагноз. Лучшие умы страны бьются над этим, пытаются провести собственный анализ. Астафьев ("Людочка") поставил очень точный диагноз для одной страшной болезни, которая поразила страну. Писатель увидел главную героиню рассказа в душевном одиночестве. В ее образе отразилась боль множества наших соотечественников. Очень актуален и сегодня рассказ "Людочка" (Астафьев). Проблематика его близка и знакома множеству людей, живущих в наши дни.

Рассказ, созданный Астафьевым, легко вписывается в современный Одна из основных особенностей таланта автора - умение охватить проблемы, которые волнуют многих писателей: распад деревни, падение нравственности, бесхозяйственность, рост преступности. Виктор Петрович показывает нам серую, будничную, обыкновенную жизнь. В круге "дом-работа-дом" живут Гавриловна, женщина, потерявшая в парикмахерской свое здоровье, и ее товарки, принимающие как должное все удары судьбы. И главная героиня должна быть в этом круге, как показывает проведенный нами анализ. Астафьев ("Людочка") изображает ее отнюдь не исключительной героиней, способной изменить этот мир. Она вынуждена существовать в тяжелых условиях и понимать, что выхода нет.

Запутанная судьба Людочки

Когда главная героиня произведения окончила 9 классов и стала девушкой, мать ей сказала, чтобы Людочка отправилась в город устраиваться, поскольку ей нечего делать в деревне. Основная идея рассказа состоит в изображении запутанной судьбы девушки, которая зажата экономическими рамками (для того чтобы хоть как-то выжить в городе, нужно было соглашаться на любую работу), а также неприемлемыми для деревни жестокими нравами города. Писатель мастерски раскрыл характер Людочки, а также нравственные проблемы современного ему поколения, провел их анализ. Астафьев ("Людочка") смог доступно рассказать о многих серьезных вещах, вызвать сострадание и сочувствие к несправедливой судьбе главной героини.

Почему Людочка покончила с собой?

Людочка, приехав домой, не нашла даже у матери должной поддержки, поскольку та была озабочена собственными проблемами. Главная героиня была способной на отчаянный поступок, решительной в себе, как и все Она всегда первая в детстве бросалась в реку. И теперь, с петлей на шее, Людочка, как и в детстве, оттолкнулась ступнями и зажала уши ладонями, словно бросилась в бездонный и безбрежный омут с высоко подмытого берега. С одной стороны, девушка решила таким способом решить все свои проблемы, не мешая никому, но с другой - ее решимости можно позавидовать. Характеристика Людочки Астафьева весьма примечательна. Решимость главной героини не свойственна многим молодым людям современности.

Взаимосвязанность судеб

Писатель стремится дать в рассказе такое изображение, чтобы читатель получил возможность не просто увидеть, но и ощутить в картине, встающей перед ним, живой ток жизни. Проводя анализ рассказа Астафьева "Людочка", необходимо отметить еще один важный момент. Сюжет представляет собой не просто и не только видимую событийную связь, но и нечто большее - сокрытую подтекстовую, которая скрепляет движением авторской мысли все произведение. В нашем случае это мысли о взаимосвязанности судеб, живущих в расколотом, разъединенном, но все же в одном мире, на одной земле. Грехи очень многих приняла на себя Людочка: матери, Стрекоча, Гавриловны, школы, молодежи городка, советской милиции. Это то, с чем еще Достоевский не мог согласиться - искупление непонимающими и невинными чьих-то грехов. Недолгая жизнь, однообразная, беспросветная, безучастная, серая, без любви и ласки - трагедия девушки. Ее смерть - это ее взлет. Лишь после гибели Людочка стала вдруг необходима своей матери, Гавриловне. Ее наконец заметили. Очень трогателен рассказ Астафьева, поскольку читатель может почувствовать, как автор добросердечен и заботлив по отношению к этой девушке.

Трагедия "маленького человека"

Трагедия "маленького человека" раскрывается в этом произведении. Астафьев продолжает в нем одну из самых излюбленных в русской литературе 19 века тем. В произведении описывается судьба одной несчастной деревенской девушки, приехавшей на поиски счастья в город, но наткнувшейся на жестокость и равнодушие людей. Над Людочкой надругались, однако самое страшное - не это: ее не захотели понять люди, которых она любила. Поэтому девушка покончила с собой, не найдя ни в ком из них моральной поддержки.

Образ Людочки Астафьев создал следующий: это обыкновенная русская девушка, каких множество. Главная героиня не отличалась с детства ни умом, ни красотой, однако сохранила в душе своей уважение к людям, милосердие, порядочность и доброту. Девушка эта была слабохарактерной. Именно поэтому Гавриловна, приютившая ее в городе, свалила на Людочку всю работу по хозяйству. Девушка ее делала с удовольствием и не обижалась на нее.

Языковые особенности в рассказе

Мы проводим идейно-художественный анализ рассказа Астафьева "Людочка". Идейную основу произведения мы описали, переходим теперь к художественным особенностям этого рассказа.

Писатель вложил в уста Гавриловны большое число устойчивых оборотов, афоризмов ("касаточка", "ласточка", "голубонька сизокрылая", "золотко мое"). С помощью этих выражений автор дает характеристику хозяйки, ее индивидуальные качества получают эмоциональную оценку. Дух и стиль своего времени наследуют герои Астафьева. Их речь - это не просто говор. Она является выразителем всех нравственных и умственных сил. Можно лишь поаплодировать писателю за прекрасное знание жаргона ("кореши", "рвем когти", "пахан", "отвали"). Русские поговорки, пословицы и другие и словосочетания занимают среди изобразительных средств, используемых писателем, значительное место. И это неслучайно - в них заложены огромные выразительные возможности: экспрессивность, эмоциональность, высокая степень обобщенности. Автор пластичным, емким, художественно выразительным языком передает читателю свое мироощущение. Читая произведение "Людочка" Астафьева, можно заметить, что свойственную народной речи меткость, живость придают речи героев устойчивые обороты ("работала как конь", "гнуть спину", "втемяшилось в голову"). Колоритен, богат, неповторим в мелодичном звучании язык автора. Кроме простых олицетворений (например, "деревня задохнулась в дикоросте") он использует множество сложных, наполненных метафорами и эпитетами, создающих отдельную картину. Поэтому рассказ получился столь ярким, насыщенным и незабываемым.

Прием контраста

Свое внимание не сосредотачивает исключительно на теневых сторонах жизни Виктор Астафьев ("Людочка"). Анализ произведения показывает, что в нем присутствует и светлое начало, скрашивающее многие невзгоды. Оно исходит из сердец многочисленных тружеников, которые на Руси не переводятся. Вспоминается сцена сенокоса, эпизод, когда главная героиня вместе с матерью метали стог, а потом Людочка смывала с себя в родной реке труху и сенную пыль с радостью, ведомой лишь людям, поработавшим всласть. Прием контраста, который удачно применил здесь Астафьев, подчеркивает духовную близость с природой человека, которую в городе, погрязшем в нищете, темноте невежества и полной отсталости, невозможно ощутить.

Чем притягателен рассказ "Людочка" Астафьева?

Рассказ этот притягателен тем, что автор в столь небольшом по объему произведении смог поставить ряд важнейших проблем перед читателем. Писатель изобразил в яркой художественной форме картины реальной жизни многих людей. Однако главная задача Астафьева, вероятно, состояла в том, чтобы показать всем нам, в какую пропасть мы движемся. И если не остановиться вовремя, человечеству грозит полное вырождение. Именно на эту мысль наводит рассказ "Людочка". Астафьев призывает нас подумать об окружающем мире и о собственной душе, попытаться себя изменить, научиться сострадать ближнему и любить людей, увидеть красоту этого мира и постараться ее сохранить. Ведь красота, как известно, спасет мир.

Виктор Астафьев

Ты камнем упала.

Я умер под ним.

Вл. Соколов

Мимоходом рассказанная, мимоходом услышанная история, лет уже пятнадцать назад.

Я никогда не видел ее, ту девушку. И уже не увижу. Я даже имени ее не знаю, но почему-то втемяшилось в голову - звали ее Людочкой. «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…» И зачем я помню это? За пятнадцать лет произошло столько событий, столько родилось и столько умерло своей смертью людей, столько погибло от злодейских рук, спилось, отравилось, сгорело, заблудилось, утонуло…

Зачем же история эта, тихо и отдельно ото всего, живет во мне и жжет мое сердце? Может, все дело в ее удручающей обыденности, в ее обезоруживающей простоте?

Людочка родилась в небольшой угасающей деревеньке под названием Вычуган. Мать ее была колхозницей, отец - колхозником. Отец от ранней угнетающей работы и давнего, закоренелого пьянства был хилогруд, тщедушен, суетлив и туповат. Мать боялась, чтоб дитя ее не родилось дураком, постаралась зачать его в редкий от мужних пьянок перерыв, но все же девочка была ушиблена нездоровой плотью отца и родилась слабенькой, болезной и плаксивой.

Она росла, как вялая, придорожная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась.

Отец Людочки исчез из жизни давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее. У матери бывали мужики, иногда пили, пели за столом, оставались ночевать, и один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. На работу он ездил за семь верст на мотоцикле, сначала возил с собой ружье и часто выбрасывал из рюкзака на пол скомканных, роняющих перо птиц, иногда за желтые лапы вынимал зайца и, распялив его на гвоздях, ловко обдирал. Долго потом висела над печкой вывернугая наружу шкурка в белой оторочке и в красных, звездно рассыпавшихся на ней пятнах, так долго, что начинала ломаться, и тогда со шкурок состригали шерсть, пряли вместе с льняной ниткой, вязали мохнатые шалюшки.

Постоялец никак не относился к Людочке, ни хорошо, ни плохо, не ругал ее, не обижал, куском не корил, но она все равно побаивалась его. Жил он, жила она в одном доме - и только. Когда Людочка домаяла десять классов в школе и сделалась девушкой, мать сказала, чтоб она ехала в город - устраиваться, так как в деревне ей делать нечего, они с самим - мать упорно не называла постояльца хозяином и отцом - налаживаются переезжать в леспромхоз. На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет, - на старости лет, глядишь, и она им поможет.

Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром она зашла в привокзальную парикмахерскую и, просидев долго в очереди, еще дольше приводила себя в городской вид: сделала завивку, маникюр. Она хотела еще и волосы покрасить, но старая парикмахерша, сама крашенная под медный самовар, отсоветовала: мол, волосенки у тебя «мя-а-ах-канькия, пушистенькия, головенка, будто одуванчик, - от химии же волосья ломаться, сыпаться станут». Людочка с облегчением согласилась - ей не столько уж и краситься хотелось, как хотелось побыть в парикмахерской, в этом теплом, одеколонными ароматами исходящем помещении.

Тихая, вроде бы по-деревенски скованная, но по-крестьянски сноровистая, она предложила подмести волосья на полу, кому-то мыло развела, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила у выхода в парикмахерскую тетеньку под названием Гавриловна, которая отсоветовала ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.

Старая женщина внимательно посмотрела на Людочку, потом изучила ее необременительные документы, порасспрашивала маленько, потом пошла с нею в горкоммунхоз, где и оформила Людочку на работу учеником парикмахера.

Гавриловна и жить ученицу взяла к себе, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать ее как мать родную. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров.

Покуль ты ученицей будешь - живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай. Бог даст, и жизнь устроишь. - И, тяжело помолчав, Гавриловна добавила: - Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю, кроме того, как и все старые мастера, ногами маюсь. В распогодицу ночами вою.

Надо заметить, что Гавриловна сделала исключение из правил. С некоторых пор она неохотно пускала квартирантов вообще, девицам же и вовсе отказывала.

Жили у нее, давно еще, при хрущевщине, две студентки из финансового техникума. В брючках, крашеные, курящие. Насчет курева и всего прочего Гавриловна напрямки, без обиняков строгое указание дала. Девицы покривили губы, но смирились с требованиями быта: курили на улице, домой приходили вовремя, музыку свою громко не играли, однако пол не мели и не мыли, посуду за собой не убирали, в уборной не чистили. Это бы ничего. Но они постоянно воспитывали Гавриловну, на примеры выдающихся людей ссылались, говорили, что она неправильно живет.

И это бы все ничего. Но девчонки не очень различали свое и чужое, то пирожки с тарелки подъедят, то сахар из сахарницы вычерпают, то мыло измылят, квартплату, пока десять раз не напомнишь, платить не торопятся. И это можно было бы стерпеть. Но стали они в огороде хозяйничать, не в смысле полоть и поливать, - стали срывать чего поспело, без спросу пользоваться дарами природы. Однажды съели с солью три первых огурца с крутой навозной гряды. Огурчики те, первые, Гавриловна, как всегда, пасла, холила, опустившись на колени перед грядой, навоз на которую зимой натаскала в рюкзаке с конного двора, поставив за него чекенчик давнему разбойнику, хромоногому Слюсаренко, разговаривала с ними, с огурчиками-то: «Ну, растите, растите, набирайтесь духу, детушки! Потом мы вас в окро-о-ошечку-у, в окро-ошечку-у-у» - а сама им водички, тепленькой, под солнцем в бочке нагретой.

Вы зачем огурцы съели? - приступила к девкам Гавриловна.

А что тут такого? Съели и съели. Жалко, что ли? Мы вам на базаре во-о-о какой купим!

Не надо мне во-о-о какой! Это вам надо во-о-о какой!.. Для утехи. А я берегла огурчики…

Для себя? Эгоистка вы!

Хто-хто?

Эгоистка!

Ну, а вы б…! - оскорбленная незнакомым словом, сделала последнее заключение Гавриловна и с квартиры девиц помела.

Рассказы –

Виктор Астафьев
ЛЮДОЧКА

Ты камнем упала.
Я умер под ним.
Вл. Соколов
Мимоходом рассказанная, мимоходом услышанная история, лет уже пятнадцать назад.
Я никогда не видел ее, ту девушку. И уже не увижу. Я даже имени ее не знаю, но почему-то втемяшилось в голову - звали ее Людочкой. «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…» И зачем я помню это? За пятнадцать лет произошло столько событий, столько родилось и столько умерло своей смертью людей, столько погибло от злодейских рук, спилось, отравилось, сгорело, заблудилось, утонуло…
Зачем же история эта, тихо и отдельно ото всего, живет во мне и жжет мое сердце? Может, все дело в ее удручающей обыденности, в ее обезоруживающей простоте?

Людочка родилась в небольшой угасающей деревеньке под названием Вычуган. Мать ее была колхозницей, отец - колхозником. Отец от ранней угнетающей работы и давнего, закоренелого пьянства был хилогруд, тщедушен, суетлив и туповат. Мать боялась, чтоб дитя ее не родилось дураком, постаралась зачать его в редкий от мужних пьянок перерыв, но все же девочка была ушиблена нездоровой плотью отца и родилась слабенькой, болезной и плаксивой.
Она росла, как вялая, придорожная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась.
Отец Людочки исчез из жизни давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее. У матери бывали мужики, иногда пили, пели за столом, оставались ночевать, и один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. На работу он ездил за семь верст на мотоцикле, сначала возил с собой ружье и часто выбрасывал из рюкзака на пол скомканных, роняющих перо птиц, иногда за желтые лапы вынимал зайца и, распялив его на гвоздях, ловко обдирал. Долго потом висела над печкой вывернугая наружу шкурка в белой оторочке и в красных, звездно рассыпавшихся на ней пятнах, так долго, что начинала ломаться, и тогда со шкурок состригали шерсть, пряли вместе с льняной ниткой, вязали мохнатые шалюшки.
Постоялец никак не относился к Людочке, ни хорошо, ни плохо, не ругал ее, не обижал, куском не корил, но она все равно побаивалась его. Жил он, жила она в одном доме - и только. Когда Людочка домаяла десять классов в школе и сделалась девушкой, мать сказала, чтоб она ехала в город - устраиваться, так как в деревне ей делать нечего, они с самим - мать упорно не называла постояльца хозяином и отцом - налаживаются переезжать в леспромхоз. На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет, - на старости лет, глядишь, и она им поможет.
Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром она зашла в привокзальную парикмахерскую и, просидев долго в очереди, еще дольше приводила себя в городской вид: сделала завивку, маникюр. Она хотела еще и волосы покрасить, но старая парикмахерша, сама крашенная под медный самовар, отсоветовала: мол, волосенки у тебя «мя-а-ах-канькия, пушистенькия, головенка, будто одуванчик, - от химии же волосья ломаться, сыпаться станут». Людочка с облегчением согласилась - ей не столько уж и краситься хотелось, как хотелось побыть в парикмахерской, в этом теплом, одеколонными ароматами исходящем помещении.
Тихая, вроде бы по-деревенски скованная, но по-крестьянски сноровистая, она предложила подмести волосья на полу, кому-то мыло развела, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила у выхода в парикмахерскую тетеньку под названием Гавриловна, которая отсоветовала ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.
Старая женщина внимательно посмотрела на Людочку, потом изучила ее необременительные документы, порасспрашивала маленько, потом пошла с нею в горкоммунхоз, где и оформила Людочку на работу учеником парикмахера.
Гавриловна и жить ученицу взяла к себе, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать ее как мать родную. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров.
- Покуль ты ученицей будешь - живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай. Бог даст, и жизнь устроишь. - И, тяжело помолчав, Гавриловна добавила: - Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю, кроме того, как и все старые мастера, ногами маюсь. В распогодицу ночами вою.
Надо заметить, что Гавриловна сделала исключение из правил. С некоторых пор она неохотно пускала квартирантов вообще, девицам же и вовсе отказывала.
Жили у нее, давно еще, при хрущевщине, две студентки из финансового техникума. В брючках, крашеные, курящие. Насчет курева и всего прочего Гавриловна напрямки, без обиняков строгое указание дала. Девицы покривили губы, но смирились с требованиями быта: курили на улице, домой приходили вовремя, музыку свою громко не играли, однако пол не мели и не мыли, посуду за собой не убирали, в уборной не чистили. Это бы ничего. Но они постоянно воспитывали Гавриловну, на примеры выдающихся людей ссылались, говорили, что она неправильно живет.
И это бы все ничего. Но девчонки не очень различали свое и чужое, то пирожки с тарелки подъедят, то сахар из сахарницы вычерпают, то мыло измылят, квартплату, пока десять раз не напомнишь, платить не торопятся. И это можно было бы стерпеть. Но стали они в огороде хозяйничать, не в смысле полоть и поливать, - стали срывать чего поспело, без спросу пользоваться дарами природы. Однажды съели с солью три первых огурца с крутой навозной гряды. Огурчики те, первые, Гавриловна, как всегда, пасла, холила, опустившись на колени перед грядой, навоз на которую зимой натаскала в рюкзаке с конного двора, поставив за него чекенчик давнему разбойнику, хромоногому Слюсаренко, разговаривала с ними, с огурчиками-то: «Ну, растите, растите, набирайтесь духу, детушки! Потом мы вас в окро-о-ошечку-у, в окро-ошечку-у-у» - а сама им водички, тепленькой, под солнцем в бочке нагретой.
- Вы зачем огурцы съели? - приступила к девкам Гавриловна.
- А что тут такого? Съели и съели. Жалко, что ли? Мы вам на базаре во-о-о какой купим!
- Не надо мне во-о-о какой! Это вам надо во-о-о какой!.. Для утехи. А я берегла огурчики…
- Для себя? Эгоистка вы!
- Хто-хто?
- Эгоистка!
- Ну, а вы б…! - оскорбленная незнакомым словом, сделала последнее заключение Гавриловна и с квартиры девиц помела.
С тех пор она пускала в дом на житье только парней, чаще всего студентов, и быстро приводила их в Божий вид, обучала управляться по хозяйству, мыть полы, варить, стирать. Двоих наиболее толковых парней из политехнического института даже стряпать и с русской печью управляться научила. Гавриловна Людочку пустила к себе оттого, что угадала в ней деревенскую родню, не испорченную еще городом, да и тяготиться стала одиночеством, свалится - воды подать некому, а что строгое упреждение дала, не отходя от кассы, так как же иначе? Их, нонешнюю молодежь, только распусти, дай им слабинку, сразу охомутают и поедут на тебе, куда им захочется.
Людочка была послушной девушкой, но учение у нее шло туговато, цирюльное дело, казавшееся таким простым, давалось ей с трудом, и, когда минул назначенный срок обучения, она не смогла сдать на мастера. В парикмахерской она прирабатывала уборщицей и осталась в штате, продолжала практику - стригла машинкой наголо допризывников, карнала электроножницами школьников, оставляя на оголившейся башке хвостик надо лбом. Фасонные же стрижки училась делать «на дому», подстригала под раскольников страшенных модников из поселка Вэпэвэрзэ, где стоял дом Гавриловны. Сооружала прически на головах вертлявых дискотечных девочек, как у заграничных хит-звезд, не беря за это никакой платы.
Гавриловна, почуяв слабинку в характере постоялицы, сбыла на девочку все домашние дела, весь хозяйственный обиход. Ноги у старой женщины болели все сильнее, выступали жилы па икрах, комковатые, черные. У Людочки щипало глаза, когда она втирала мазь в искореженные ноги хозяйки, дорабатывающей последний год до пенсии. Мази те Гавриловна именовала «бонбенгом», еще «мамзином». Запах от них был такой лютый, крики Гавриловны такие душераздирающие, что тараканы разбежались по соседям, мухи померли все до единой.
- Во-о-от она, наша работушка, а, во-от она, красотуля-то человечья, как достаетца! - поуспокоившись, высказывалась в темноте Гавриловна. - Гляди, радуйся, хоть и бестолкова, но все одно каким-никаким мастером сделаешься… Чё тебя из деревни-то погнало?
Людочка терпела все: и насмешки подружек, уже выбившихся в мастера, и городскую бесприютность, и одиночество свое, и нравность Гавриловны, которая, впрочем, зла не держала, с квартиры не прогоняла, хотя отчим и не привез обещанную машину дров. Более того, за терпение, старание, за помощь по дому, за пользование в болести Гавриловна обещала сделать Людочке постоянную прописку, записать на нее дом, коли она и дальше будет так же скромно себя вести, обихаживать избу, двор, гнуть спину в огороде и доглядит ее, старуху, когда она обезножеет совсем.

С работы от вокзала до конечной остановки Людочка ездила на трамвае, далее шла через погибающий парк Вэпэвэрзэ, по-человечески - парк вагонно-паровозного депо, насаженный в тридцатых годах и погубленный в пятидесятых. Кому-то вздумалось выкопать канаву и проложить по ней трубу через весь парк. И выкопали. И проложили, но, как у нас водится, закопать трубу забыли.
Черная, с кривыми коленами, будто растоптанный скотом уж, лежала труба в распаренной глине, шипела, парила, бурлила горячей бурдой. Со временем трубу затянуло мыльной слизью, тиной и по верху потекла горячая речка, кружа радужно-ядовитые кольца мазута и разные предметы бытового пользования. Деревья над канавой заболели, сникли, облупились. Лишь тополя, корявые, с лопнувшей корой, с рогатыми сухими сучьями на вершине, опершись лапами корней о земную твердь, росли, сорили пух и осенями роняли вокруг осыпанные древесной чесоткой ломкие листья. Через канаву был переброшен мостик из четырех плах. К нему каждый год деповские умельцы приделывали борта от старых платформ вместо перил, чтоб пьяный и хромой люд не валился в горячую воду. Дети и внуки деповских умельцев аккуратно каждый год те перила ломали.
Когда перестали ходить паровозы и здание депо заняли новые машины - тепловозы, труба совсем засорилась и перестала действовать, но по канаве все равно текло какое-то горячее месиво из грязи, мазута, мыльной воды. Перила к мостику больше не возводились. С годами к канаве приползло и разрослось, как ему хотелось, всякое дурнолесье и дурнотравье: бузина, малинник, тальник, волчатник, одичалый смородинник, не рожавший ягод, и всюду - развесистая полынь, жизнерадостные лопух и колючки. Кое-где дурнину эту непролазную пробивало кривоствольными черемухами, две-три вербы, одна почерневшая от плесени упрямая береза росла, и, отпрянув сажен на десять, вежливо пошумливая листьями, цвели в середине лета кособокие липы. Пробовали тут прижиться вновь посаженные елки и сосны, но дальше младенческого возраста дело у них не шло - елки срубались к Новому году догадливыми жителями поселка Вэпэвэрзэ, сосенки ощипывались козами и всяким разным блудливым скотом, просто так, от скуки, обламывались мимо гулявшими рукосуями до такой степени, что оставались у них одна-две лапы, до которых не дотянугься. Парк с упрямо стоявшей коробкой ворот и столбами баскетбольной площадки и просто столбами, вкопанными там и сям, сплошь захлестнутый всходами сорных тополей, выглядел словно бы после бомбежки или нашествия неустрашимой вражеской конницы. Всегда тут, в парке, стояла вонь, потому что в канаву бросали щенят, котят, дохлых поросят, все и всякое, что было лишнее, обременяло дом и жизнь человеческую. Потому в парке всегда, но в особенности зимою, было черно от ворон и галок, ор вороний оглашал окрестности, скоблил слух людей, будто паровозный острый шлак.

Виктор Астафьев

Ты камнем упала.

Я умер под ним.

Вл. Соколов

Мимоходом рассказанная, мимоходом услышанная история, лет уже пятнадцать назад.

Я никогда не видел ее, ту девушку. И уже не увижу. Я даже имени ее не знаю, но почему-то втемяшилось в голову - звали ее Людочкой. «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…» И зачем я помню это? За пятнадцать лет произошло столько событий, столько родилось и столько умерло своей смертью людей, столько погибло от злодейских рук, спилось, отравилось, сгорело, заблудилось, утонуло…

Зачем же история эта, тихо и отдельно ото всего, живет во мне и жжет мое сердце? Может, все дело в ее удручающей обыденности, в ее обезоруживающей простоте?

Людочка родилась в небольшой угасающей деревеньке под названием Вычуган. Мать ее была колхозницей, отец - колхозником. Отец от ранней угнетающей работы и давнего, закоренелого пьянства был хилогруд, тщедушен, суетлив и туповат. Мать боялась, чтоб дитя ее не родилось дураком, постаралась зачать его в редкий от мужних пьянок перерыв, но все же девочка была ушиблена нездоровой плотью отца и родилась слабенькой, болезной и плаксивой.

Она росла, как вялая, придорожная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась.

Отец Людочки исчез из жизни давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее. У матери бывали мужики, иногда пили, пели за столом, оставались ночевать, и один тракторист из соседнего леспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство, начал его отлаживать, укреплять и умножать. На работу он ездил за семь верст на мотоцикле, сначала возил с собой ружье и часто выбрасывал из рюкзака на пол скомканных, роняющих перо птиц, иногда за желтые лапы вынимал зайца и, распялив его на гвоздях, ловко обдирал. Долго потом висела над печкой вывернугая наружу шкурка в белой оторочке и в красных, звездно рассыпавшихся на ней пятнах, так долго, что начинала ломаться, и тогда со шкурок состригали шерсть, пряли вместе с льняной ниткой, вязали мохнатые шалюшки.

Постоялец никак не относился к Людочке, ни хорошо, ни плохо, не ругал ее, не обижал, куском не корил, но она все равно побаивалась его. Жил он, жила она в одном доме - и только. Когда Людочка домаяла десять классов в школе и сделалась девушкой, мать сказала, чтоб она ехала в город - устраиваться, так как в деревне ей делать нечего, они с самим - мать упорно не называла постояльца хозяином и отцом - налаживаются переезжать в леспромхоз. На первых порах мать пообещала помогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет, - на старости лет, глядишь, и она им поможет.

Людочка приехала в город на электричке и первую ночь провела на вокзале. Утром она зашла в привокзальную парикмахерскую и, просидев долго в очереди, еще дольше приводила себя в городской вид: сделала завивку, маникюр. Она хотела еще и волосы покрасить, но старая парикмахерша, сама крашенная под медный самовар, отсоветовала: мол, волосенки у тебя «мя-а-ах-канькия, пушистенькия, головенка, будто одуванчик, - от химии же волосья ломаться, сыпаться станут». Людочка с облегчением согласилась - ей не столько уж и краситься хотелось, как хотелось побыть в парикмахерской, в этом теплом, одеколонными ароматами исходящем помещении.

Тихая, вроде бы по-деревенски скованная, но по-крестьянски сноровистая, она предложила подмести волосья на полу, кому-то мыло развела, кому-то салфетку подала и к вечеру вызнала все здешние порядки, подкараулила у выхода в парикмахерскую тетеньку под названием Гавриловна, которая отсоветовала ей краситься, и попросилась к ней в ученицы.

Старая женщина внимательно посмотрела на Людочку, потом изучила ее необременительные документы, порасспрашивала маленько, потом пошла с нею в горкоммунхоз, где и оформила Людочку на работу учеником парикмахера.

Гавриловна и жить ученицу взяла к себе, поставив нехитрые условия: помогать по дому, дольше одиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить, слушаться во всем хозяйку и почитать ее как мать родную. Вместо платы за квартиру пусть с леспромхоза привезут машину дров.

Покуль ты ученицей будешь - живи, но как мастером станешь, в общежитку ступай. Бог даст, и жизнь устроишь. - И, тяжело помолчав, Гавриловна добавила: - Если обрюхатеешь, с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю, кроме того, как и все старые мастера, ногами маюсь. В распогодицу ночами вою.

Этот рассказ – об истинном происшествии где-то в середине 70-х годов. Но, прочтя, нельзя не ощутить, сколько душевной силы и сколько художественного ви дения вложено им самим. А по широте жизненного знания, сгущённого в этом тексте, и по напряжённости нравственного чувства как в гневе на зло, так и в тяготеньи к добру мы, пожалуй, могли бы угадать и имя автора, не напиши он его сам. И каково же многополное знание и советской городской жизни в её гоможеньи, и необратимости деревенской гибели, и, вдобавок, блатного уголовного типажа! Этим содержанием рассказ богат, плотен и вместе целен.

Людочка – колхозная девушка, слабенькая от рождения, росла вялая, скромная, в деревенской средней школе «не выходила из троечниц, но и до сплошных двоек не опускалась. Домаяла десять классов» – и мать указала ей ехать в город, в деревне делать нечего. Скромная, «с припрятанной застенчивой улыбкой», девушка пыталась стать ученицей у парикмахерши, но не одолела мастерства и больше служила у неё уборщицей. Людочка покорно терпела и насмешки более успешных подружек, и своё городское бесприютство.

А главное место действия рассказа – погибающий Парк вагонно-паровозного депо, типично советское создание – «насаженный в 30-х годах и погубленный в 50-х». Через весь парк надумали класть трубу с горячей водой, канаву проложили и часть трубы – да не закрыли. Потекла горячая речка с радужными кольцами мазута, с мыльной слизью, потом зловонной тиной, оттого стали облупляться и сникать соседние деревья. Через канаву перебросили мосток, да перила к нему всё не стояли, отваливались. В канаву стали бросать разные отбросы, устоялась вонь, да рядом пошли поросли дурнейшего бурьяна. – А само собой стояли по парку бетонные скамьи для отдыха граждан, «в парке было черно от ворон и галок, ор вороний оглашал окрестности». – На железной эстакаде раньше вешались портреты вождей и лозунги, потом не стало их. Ещё были забытые столбы для волейбола, ещё – решётчатый загон для танцев молодёжи. Там по вечерам «трещала, гудела, грохотала музыка, помогая стаду в бесовстве и дикости».

Через этот Парк Людочке приходилось ходить, она не боялась; однажды затащили её на танцы, с испугом вырвалась. А однажды зацепил её освобождённый из лагеря гнилозубый уркаган Стрекач – и дальше ни вид его, ни наружность, ни поведение, ни окружённость блатной мелкотой – уже не поддаётся нашему цитированию – это зримая, ощутимая, красочная, даже несравненная картина, отчётливо переданная Астафьевым, в чём и центр рассказа. Стрекач поймал за поясок плаща проходившую Людочку, пытался усадить к себе на колени, девушка не садилась, Стрекач перекинул её через скамейку в бурьян – и сам за ней на четвереньках, и лицом её в землю и битое там стекло, чтоб не кричала. Но она нашла в себе силы вырваться и кричать на бегу. О помощи нечего было и думать. Добежала до парикмахерской хозяйки, очнулась уже у неё. Та успокаивала: «И родится баба не под нож, а под совсем другое. Ну сорвали плонбу, подумашь, экая беда. Нонче это не изъян, нонче замуж какую попало берут». Но упредила – не жаловаться на Стрекача, а то «мою избу спалят». Тогда Людочка: «Я к маме хочу». Хозяйка отпустила на день, на два – та деревня близко, электричкой.

…А от деревни родной осталось всего два целых дома, один – материн, а с ней отчим. «Вся деревня, задохнувшаяся в дикоросте, – в закрещенных окнах, с разваленными оградами дворов и огородных плетней, с угасающими садовыми деревьями, с дико разросшимися меж изб тополями, осинами». (Соседка, сама при смерти, пророчит: «Этак вот, однова, середь России кол вобьют, и помянуть её, нечистой силой изведённую, некому будет…»)

Мать, сама беременная, хотя уже за сорок, сразу увидела, что с дочерью беда: бледная, лицо в ссадинах, на ногах порезы, осунулась, руки висят. А за догадкой – и материно суждение: «Через ту беду не беду все бабы поздно или рано должны пройти. И каждая баба сама же с бедой и совладать обязана, потому как от первого ветру берёза клонится, да не ломается». – Людочка пошла корову подоила, помогла матери к возврату отчима обед собирать. Отчима она мало знала: он недавно появился в их деревне. Он не обижал Людочку, но и доброты не проявлял. Мать о нём: «С малолетства в ссылках да в лагерях, под охранским доглядом. Жизнь его была ох-хо-хо. Но человек он порядочный».

А на следующее утро Людочка опять уехала в город. Хозяйке парикмахерской сказала: «Хорошо, я в общежитие пойду жить».

Дальше Астафьев проводит Людочку через страдательное воспоминание: когда-то, сама больная, она в больничном коридоре сидела ночью около умирающего парня-дровосека. Сочувствовала ему, но, как ей теперь казалось, не в полной полноте. Так вот и к ней теперь – городские на танцплощадке. И её хозяйка. Да и её мать.

Но через Парк продолжала ходить, не боялась. И присмотрела близ тропинки – тополь с большим корявым суком.

И повесилась на нём.

Хоронить её в родной деревне не решились: «сотрётся с земли пристанище, объединённый колхоз запашет кладбище под одно поле». Похоронили на городском, со стандартными знаками.

Сколько бы ни подлинен был рассказ досюда – окончание к нему, я полагаю, Астафьев приложил от себя, давая волю своей жажде справедливости: что отчим Людочки нашёл Стрекача в Парке (его и искать не надо, он себя выставляет), обезоружил и швырнул в зловонную канаву. Блатная свора Стрекача не решилась отстоять своего пахана и не сумела захлебнувшегося – вернуть к жизни.

В отчёте областного УВД для уменьшения процента преступности смерть Стрекача отнесена к самоубийствам.

Очень достойный рассказ – и какое свидетельство о позднесоветском времени. Не велик – а сколькое вместилось.

Отрывок очерка о Викторе Астафьева из «Литературной коллекции», написанной А. И. Солженицыным . А. С. читал рассказ «Людочка» в журнале «Новый мир» (1989. № 9). (Библиотека А. И. Солженицына; с пометами в тексте и на полях.) В письме Астафьеву Солженицын пишет: «Страшна – глубина падения народного состояния, которую трудно определить и измерить (да у Вас она и в «Печальном детективе», и в последней «Людочке», этот «парк ВПРЗ»!). Если Бог пошлёт нам выздороветь, то ведь в лучшем случае нам надо на то 100 лет, а то 150» (А. И. Солженицын – В. П. Астафьеву, 28 ноября 1989. Архив А. И. Солженицына).